OTSTRAXA.su

Алая река и зелёные волки – это страшный рассказ автора Genesis, о парне, который с друзьями любил ходить в туристические походы. Однажды они наткнулись на заброшенную деревню, где происходят жуткие вещи. Пережить ближайшую ночь удастся не всем.

АЛАЯ РЕКА И ЗЕЛЁНЫЕ ВОЛКИ

I

Было время, когда мы с друзьями любили туризм. Собирали рюкзаки ехали в самое сердце страны, где шумят глухие леса и плещут дикие реки… Для меня и радость и удивление, что в такие места люди не выезжают организованными большими кодлами. Удивляюсь потому, что ни в одном музее естественных наук не будет столько экземпляров, сколько даёт нам родная природа и которые к тому же можно потрогать. А радуюсь, что такие банды могли бы в короткий срок уничтожить всё, на что глазеют и что щупают, устроить вокруг свалки и кострища и остаться безнаказанными… Ладно, увлёкся я что-то. Так вот, однажды мне пришлось оставить музу естествознания. Я сам бы такого не захотел — меня заставили обстоятельства…

В последний поход мы отправились, как и отправлялись всегда, со всеми атрибутами — спальниками, надувной лодкой, в полном обмундировании и вооружении и на борту моей ”четвёрки”. Эта верная машина даже в изрядном возрасте и усталом состоянии легко утаскивала троих приключенцев в любые дали и спокойно ползла по грунту, хоть и дребезжала всем длинным корпусом… Путь был неблизкий — насколько помню, куда-то в сторону Урала. Я также не могу сказать, насколько далеко мы от него остановились. Но что могу сказать точно: то был густой сосновый лес. Верхушки деревьев терялись где-то над головой — казалось, что сверху зияет бездна.

Мы оставили машину на въезде в лес, убедившись в том, что ”обидеть” её здесь некому. Двинулись вглубь… Вначале мы шли только прямо, никуда не сворачивая. Дойдя до поваленной сосны, сделали на ней вырез в форме стрелки, указывающей обратное направление, после чего свернули. Уродовать живые деревья мы себе не позволяли никогда, а такие брёвна — почему бы и нет. Так, петляя от одной поваленной сосенки до другой, мы внезапно вышли на полянку. На ней было раскидано несколько маленьких избушек. Уже темнело, и в одной из изб светился огонёк свечи. Было как-то жутковато, но нашей смелости хватило постучаться.

Открыл нам старик, одетый по дореволюционной крестьянской моде. Изумлённо осмотрев нас из-под косматых бровей, он жестом пригласил нас внутрь дома. Обстановка поражала музейностью и обилием икон. А ещё складывалось ощущение, что дед живёт бобылём, даже когда вокруг не одна изба — больше ни одна живая душа не проявлялась здесь…

– Ну, сказывайте, страннички, кто вы такие будете, — прошамкал обитатель леса.

Узнав, кто мы и зачем сюда пришли, старик глубоко вздохнул и вновь заговорил:

– Интересно вам жить, поди… Только сюда вы зря приехали. Али не видели, сколько изб пустых вокруг.

– А что? Водятся тут какие-то дикие звери?

– Ой, милые! Слушайте-слушайте, сейчас расскажу такое, что не дай боже…

Было это давным-давно, когда нас тут было много. Жили мы мирно, нас и зверьё лесное не боялось — подкармливали… Ну вот. Тогда под ночь гроза такая приключилась, что все зайцы со страху по норам попрятались. Треснула молния и скалу-то надвое и расщепила…

– Подождите, дедушка, а разве тут горы где-то есть? Не видно их нигде…

– Гор нет, милки, а скалой мы звали огромадный островерхий камень, что отсюда в нескольких верстах. Тогда сосны ниже были, и верхушка над ними виднелась…

С тех пор начались у нас здесь страсти господни: пошли бабы в реке бельё стирать, одна рубаху в воду окунула — достала всю в крови. А в реке вода чище слезы с виду! Ребятня на рыбаловку пошла — так один в реку по неуклюжести бухнулся и домой весь в крови воротился. Визгу было… Да и рыба клевать перестала.

Но хуже, как ночью придут зелёные волки. Хуже зверя ни в одном лесу нет. Зубы в пасти — в два ряда, шерсть в темноте зелёным блеском горит, глаза в самое сердце смотрят. В первую ночь ворвались они в избу Фомы-шорника — самого загрызли, в дому всё повалили… И ведь не крайняя избы была — крайняя рядом стояла, там поп наш жил, царствие ему небесное… У попа в избе икон много стояло, и сам он креста не снимал, а Фома бога в упор не видел…

В другую ночь волки по деревне прошли и мальчишку-полуночника загрызли. Что он там на улице забыл, уж и не знаю… Но с тех пор поняли мы — плохо наше дело. Поскорее у попа иконы взяли, у кого не было. И решили: те, кто без креста — ночью из избы ни шагу. Только кто бы знал, что звери тоже не лыком шитые. Как-то решил поп извести напасть — вышел ночью из дому с крестом на шее. Волки вокруг него встали, рычат, зубы скалят. Поп уже молитву начал, крестится и на волков кресты накладывает. А они громче и громче рычат. Даже подвыли маненько… А потом один матёрый волчище в пружину сложился, прыгнул на попа и перекусил верёвку, на которой крест болтался. А за ним вся стая на попа налетела — растерзали его, как овцу.

Решили мы бежать. А куда? Тогда я ещё молод был. Дай, думаю, дотемна до скалы добегу и с вершины гляну. А скала за рекой была. Перебрался я на тот берег, до скалы добежал — в ней трещина большая, из которой какая-то гадость сочится и в реку стекает. Уже смеркалось, когда я долез-таки до верха… А пока лез, услышал, как где-то внизу шуршит кто-то. Оглянулся — а из трещины волк зелёный высунулся и на меня смотрит. Глаза злющие, зубы двумя рядами в пасти поблёскивают… И понял я, что эту ночь мне на скале сидеть. А пока сидел, видел, как стая в деревню идёт. И ещё увидел, что река в темноте алеет, как заря или пожар…

К утру увидел, что река снова как была, так и есть, волки в трещину ушли… Глянул с вершины на лес — вижу, что края не видать… Так и вернулся в деревню ни с чем. А там и узнал, что волки матушку загрызли мою (тут старик слезу обронил). Я тогда кинулся в дом попа, все иконы, какие остались, собрал да у окон их дома развесил. Каждую ночь стал молитвы читать. Свечу не гашу — в темноте страшно глаза волчьи видеть. Спать стал днём — ночью опасно… Вот так, милые.

II

Впечатление на нас старик произвести сумел. Вот только с трудом как-то верилось, что такие вещи здесь творятся. Но идти куда-то времени не было — уже почти стемнело. В одной небольшой избе четверым было тесновато, и мы решили разойтись в другие избушки.

– Вы ж только, милки, смотрите, чтобы там иконы висели, — наставлял дед, — и молиться не забывайте. А если шорохи и вой услышите — так не спите…

Ну, разошлись мы по другим избам. В той, где я ночевал, висела пара икон в красном уголке и ещё одна странно расщепленная, словно зубами, валялась там же на полу. Иконы я повесил к окнам — их было здесь всего два. Дверь задвинул тяжёлым ларем, благо открывалась она внутрь. Зажёг походную лампу, с горем пополам помолился — стоило немалых трудов при этом не ляпнуть что-то вроде ”иже иваси на небеси”, поскольку от религии я всегда был далёк… Пока ничего не предвещало беды, и я, более менее успокоившись, расстелил спальник на полу и стал укладываться…

Ночью меня разбудили шорохи снаружи. Я открыл глаза. То, что я увидел, моментально повергло меня в шоковое состояние. В обоих окнах торчали жуткие оскаленные волчьи морды. Зеленоватая шерсть светилась в темноте, а когда звери клацали зубами, было хорошо видно второй ряд. Глаза светились безумно-жёлтым пламенем, от которого мёрзло всё тело. Прижимаясь носами к стеклу, волки сверлили меня голодными глазищами, а я с трудом собирался с силами. Надо только добраться до рюкзака — там среди прочего лежит топорик…

Вдруг что-то грохнуло в дверь. Ларь пошатнулся — удар был сильным, словно били кувалдой. Ещё раз — толстые старые доски затрещали. В глазах волков за окнами появились злобно-торжествующие искры…

Последний удар пробил доски, и третий волк залязгал зубами в проломе. По моему телу пробежала дрожь… Топор был уже в моих руках, а зверюга почти вломилась в мою крепость. Другие два волка двинулись к двери…

Покрытая зелёной шерстью голова уже крутилась в отверстии, и зверь пытался просунуть лапы либо рывками расширить дырку… Я поднял топор над головой и с бешеным криком опустил его на волчью башку. Кровь плеснула на руку и испачкала лезвие, а волк продолжал борьбу. Я вновь ударил — движения твари ослабели…

Я чувствовал, что мысли перестают повиноваться мне и работают на спасение — я молился, сам не зная как, крестился свободной рукой… Волк медленно издыхал с застрявшей в двери головой, а я чувствовал нарастание безумия. Другие волки как будто отказались от попыток разорвать меня — они не ломились, только мелькали в окнах и скалили зубы. А я всё молился и крестился… Когда молитва окончилась, я повалился на пол, и свет погас…

III

Я очнулся около полудня. Светильник продолжал гореть, спальник валялся рядом, а по полу растеклась лужа крови, стёкшая по стенке ларя из головы зелёного волка.

Выйдя наружу, я пошёл искать в других избах своих товарищей. Оба оказались мертвы. Один из них решил совсем не верить старику и лёг спать безо всяких мер предосторожности. В его избе окна оказались разбиты, а сорванная с петель дверь валялась на полу. Тело было изорвано в клочья. Второй друг пытался обороняться, но не смог сдержать напора — у разломанной двери лежал изуродованный труп, покрытый клочьями зелёной шерсти.

Спешно собрав свой рюкзак, я тронулся в обратный путь. По указателям нашёл дорогу к машине и, доехав до первого посёлка, вызвал полицию и скорую. Объяснять произошедшее было трудно — пришлось умолчать о том, во что бы не поверили. Позже сопроводил бригаду к той полянке. Всё было на своих местах — поляна, избушки в два-три оконца, мои истерзанные друзья… Не было только старика — он бесследно исчез, оставив только свой дом с иконами. Исчез и убитый волк…

Было установлено, что смерть двух человек произошла вследствие несовместимых с жизнью ранений, нанесённых зубами волков либо собак. Отличительная черта — судя по форме укусов они производились нестандартными челюстями либо особыми движениями… Множеством подобных изысканий полнились тогда протоколы, и только я знал, как появились эти укусы…

По возвращению домой я добровольно прошёл курс психологической реабилитации. Однако с тех времён я стал бояться собак — любая рычащая, лающая и оскаленная псина напоминала мне тот ужас, что я видел тогда в чьей-то заброшенной избушке. К туристическим походам я теперь равнодушен — кто знает, куда я попаду в другой раз и зачем пойду туда один…