Поющие призраки – это страшный рассказ автора Genesis о деревне, в которой была известна легенда о поющих призраках. В какой-то момент все понимают, что легенда правдива.
ПОЮЩИЕ ПРИЗРАКИ
Со школьных лет я помню многое: и школьные шалости, и маленькие тайны от родителей, вроде курения за гаражами, но особенно врезался в память один эпизод, произошедший летом, когда я был в деревне у бабушки с дедушкой.
Конечно, деревня, где есть бабушка-дедушка — это академично и даже банально, но выгодно: свежий воздух, натуральная вкусная еда, возможность заняться физической подготовкой с удовольствием — даже если это не катание на велосипеде или купание в речке, а, например, полив или прополка грядок… Кроме того, в деревне есть свои друзья, у которых в отрыве от множества городских благ обязательно заведётся приличный запас выдумки и смекалки, а также славное чувство юмора и душевная простота. В общем, деревня — это во многом плодотворное благо.
Вот наступило очередное лето, и я снова оказался в посёлке Большерецкий. В то время это было достаточно большое селение с расписными бревенчатыми домами, круглолицыми весёлыми обитателями, широким зерновым током около выезда на трассу, а также с леском и речкой поблизости.
В то лето к соседскому Егорке приехал из какого-то далёкого уральского города его троюродный брат Женёк, худой, высокий и страшно любопытный. Был он в деревне впервые, поэтому мы всей ватагой устроили ему экскурсию по окрестностям. Показали ему ток со всевозможными мукомольными машинами, зерновозами и румяными тружениками, провели его по улицам, показали, где живёт председатель, где стоит сельсовет, а также покосившийся домик на самой окраине, где затаился полоумный старик Терентьич — жуткая поселковая легенда.
Сходили к реке, искупались заодно. Потом пошли обратно лесом. И тут Женьку поведали нашу любимую страшилку. Мол, до революции жил тут один барин. Вредный, мягко говоря, был человек — крестьяне боялись его и нередко убегали. И за крестьянскими девками ухлёстывать любил, не стыдясь супруги.
Вот однажды позарился на молоденькую, а жена его возьми да и узнай. Подняла крик. А барин-то на руку был тяжёл — не рассчитал силы и так её оттолкнул, что она, бедная, виском об стол ударилась и богу душу отдала. Барин её в лес потихоньку унёс да зарыл, чтобы шуму не было, а сам зазнобой занялся. Та испугалась ухаживаний, начала говорить, что не может она с барином срамиться. А тот с поцелуями лезет, в объятиях сжимает. Однако, и тут перестарался — задушил случайно. Чувствует — утихла девка. Напугался, конечно — двух женщин в короткое время убил, сам того не желая. Пришлось опять в лес тело тащить-хоронить…
Только не подумал, что хватятся девки родители и жених. Искали её, искали — не нашли. Но вспомнили, что барин к ней как-то заходил. Припомнили ещё, что тот на неё виды имел. Пошли к нему узнавать, куда она могла запропаститься. Барин наврал, будто утонула она в реке, а тело течением унесло…
С тех пор по ночам иногда можно пение со стороны леса услышать — то духи барыни да девки крестьянской друг-друга оплакивают…
Женёк слушал развеся уши, но когда мы закончили, громко расхохотался и заявил, что выдумали мы всё. А нам обидно стало — всё-таки мы от бабушек наших это услышали и сами в лес ночью идти боялись. Наконец решили дело спором: если Женёк за ночь в лесу никакого пения не услышит, Егорка ему свой любимый орешниковый лук отдаст, а я — удочку.
К ночи Женёк потихоньку из дому удрал. Прихватил с собой плащ от ночного холода и фонарик на случай чего. И к лесу…
Утром проснулся я от какого-то шума. В окно увидел идущего по улице Терентьича, а тот руками размахивал и что-то про убиенных баб своим беззубым ртом молол. Всё село переполошилось: он без повода в таком возбуждении на улице не появлялся. Первым делом подумали, что кого-то убили. На улице ночью тихо было, и ни души — Женька не услышали, поскольку он шёл задворками по высокой траве.
Пока сельский люд обходил улицы, мы с Егоркой отправились в сторону леса, искать Женька. Очень скоро его нашли — он боялся заблудиться в лесу и поэтому в чащу не забредал. Устроился на дереве — мало ли кого можно в лесу ночью встретить — и затаился. Слезал с трудом, дрожал, а когда слез, то оказался совершенно седым, как Терентьич.
На наши вопросы о том, что происходило в лесу, он ткнул пальцем в ствол дерева. Присмотревшись, мы увидели на коре царапины, как будто кто-то, вцепляясь когтями в ствол, полз вверх. Когда же мы попытались ещё что-то узнать, Женёк только рот разинул. Тут уж мы с Егоркой чуть сами не поседели — во рту не было языка.
Ещё страшнее было нам возвращаться в Большерецкий — как теперь Женька бедного людям показывать седым да немым? Пришлось его вести домой. Ох и ругали же нас… Женька родители вообще чуть с ума не сошли…
Больше я на лето в деревню не ездил. Только после школы однажды сам поехал. Большерецкий к тому времени уже практически опустел. Оставшиеся в нём малочисленной группой люди говорили, что с той истории люди начали пропадать. Некоторых находили на дне реки или в лесу. Примечательно, что найденные в реке как будто сами утопились, а в лесу люди умирали от разрыва сердца, сходили с ума или так же, как Женёк, оказывались полностью поседевшими и без языка. Люди, боясь смерти, разъезжались. Поэтому те, кто остался — не успевшие выехать либо немощные одинокие старики.
Я также узнал, что Егорка погиб. Его нашли в лесу с глазами полными ужаса и остановившимся сердцем.
Страшно и жутко…